Глава 3. Седьмое доказательство

     -- Да,  было около десяти часов  утра,  досточтимый Иван Николаевич, --
сказал профессор.
     Поэт  провел  рукою  по лицу, как  человек, только  что  очнувшийся,  и
увидел, что на Патриарших вечер.
     Вода  в  пруде  почернела, и  легкая лодочка уже  скользила по  ней,  и
слышался  плеск весла и  смешки какой-то гражданки в  лодочке. В  аллеях  на
скамейках появилась публика,  но опять-таки на всех  трех сторонах квадрата,
кроме той, где были наши собеседники.
     Небо над Москвой как бы  выцвело, и совершенно  отчетливо  была видна в
высоте полная луна, но еще не  золотая, а белая. Дышать стало гораздо легче,
и голоса под липами звучали мягче, по-вечернему.
     "Как же  это я не заметил,  что  он успел  сплести целый  рассказ?.. --
подумал Бездомный в изумлении, -- ведь вот уже и вечер! А может, это и не он
рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?"
     Но  надо полагать, что  все-таки рассказывал  профессор, иначе придется
допустить, что  то  же  самое  приснилось и Берлиозу, потому что тот сказал,
внимательно всматриваясь в лицо иностранца:
     -- Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя  он и  совершенно
не совпадает с евангельскими рассказами.
     -- Помилуйте, --  снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор,  --
уж кто-кто, а вы-то  должны  знать, что ровно ничего из того, что написано в
евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться
на  евангелия  как  на исторический источник... -- он еще раз  усмехнулся, и
Берлиоз осекся, потому что буквально то  же самое он говорил Бездомному, идя
с тем по Бронной к Патриаршим прудам.
     --  Это  так,  -- заметил  Берлиоз, -- но  боюсь,  что  никто не  может
подтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом деле.
     --  О  нет!  Это может кто  подтвердить!  -- начиная  говорить  ломаным
языком, чрезвычайно  уверенно  ответил  профессор  и неожиданно  таинственно
поманил обоих приятелей к себе поближе.
     Те наклонились к нему с обеих сторон,  и он сказал, но уже  без всякого
акцента, который у него, черт знает почему, то пропадал, то появлялся:
     --  Дело в  том...  -- тут  профессор  пугливо  оглянулся  и  заговорил
шепотом,  --  что я лично присутствовал  при всем этом. И  на  балконе был у
Понтия Пилата, и  в саду, когда он с  Каифой разговаривал, и  на помосте, но
только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас -- никому ни слова и
полный секрет!.. Тсс!
     Наступило молчание, и Берлиоз побледнел.
     -- Вы... вы сколько времени в Москве? -- дрогнувшим голосом спросил он.
     -- А  я только  что сию минуту приехал  в Москву, -- растерянно ответил
профессор,  и тут  только  приятели догадались  заглянуть  ему как следует в
глаза  и убедились в том, что  левый, зеленый, у него  совершенно безумен, а
правый -- пуст, черен и мертв.
     "Вот  тебе все и объяснилось! -- подумал Берлиоз в смятении, -- приехал
сумасшедший немец или только что спятил на Патриарших. Вот так история!"

     Да, действительно, объяснилось все: и страннейший завтрак  у  покойного
философа  Канта,  и  дурацкие речи  про  подсолнечное  масло  и  Аннушку,  и
предсказания  о том,  что голова будет  отрублена, и все прочее -- профессор
был сумасшедший.
     Берлиоз  тотчас сообразил,  что  следует делать. Откинувшись  на спинку
скамьи, он  за спиною профессора замигал Бездомному, -- не противоречь, мол,
ему, -- но растерявшийся поэт этих сигналов не понял.
     -- Да, да,  да, --  возбужденно  говорил Берлиоз, --  впрочем,  все это
возможно!  Даже очень возможно, и Понтий Пилат, и балкон, и тому подобное...
А вы одни приехали или с супругой?
     -- Один, один, я всегда один, -- горько ответил профессор.
     -- А где же ваши вещи, профессор? -- вкрадчиво спрашивал Берлиоз,  -- в
"Метрополе"? Вы где остановились?
     --  Я? Нигде, --  ответил  полоумный немец,  тоскливо  и  дико  блуждая
зеленым глазом по Патриаршим прудам.
     -- Как? А... где же вы будете жить?
     -- В вашей квартире, -- вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул.
     -- Я... я  очень рад, -- забормотал Берлиоз, --  но, право,  у меня вам
будет  неудобно...  А  в  "Метрополе"  чудесные  номера,  это  первоклассная
гостиница...
     -- А  дьявола тоже  нет? -- вдруг  весело осведомился  больной  у Ивана
Николаевича.
     -- И дьявола...
     --  Не  противоречь! --  одними  губами шепнул Берлиоз, обрушиваясь  за
спину профессора и гримасничая.
     -- Нету  никакого дьявола! --  растерявшись от всей этой муры, вскричал
Иван  Николаевич  не  то,  что  нужно,  --  вот  наказание!  Перестаньте  вы
психовать.
     Тут  безумный  расхохотался  так,  что  из  липы  над  головами сидящих
выпорхнул воробей.
     -- Ну, уж это положительно  интересно, -- трясясь  от хохота проговорил
профессор,  --  что  же  это  у  вас, чего  ни хватишься, ничего нет! --  он
перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной болезни, после
хохота  впал в  другую крайность -- раздражился  и крикнул  сурово: --  Так,
стало быть, так-таки и нету?
     --  Успокойтесь,   успокойтесь,  успокойтесь,  профессор,  --  бормотал
Берлиоз,  опасаясь  волновать  больного,  --  вы посидите  минуточку здесь с
товарищем Бездомным, а я только  сбегаю на угол, звякну по телефону, а потом
мы вас проводим, куда вы хотите. Ведь вы не знаете города...
     План  Берлиоза  следует  признать правильным:  нужно  было  добежать до
ближайшего телефона-автомата и сообщить в бюро  иностранцев о том,  что вот,
мол,  приезжий  из-за границы  консультант  сидит  на  Патриарших  прудах  в
состоянии  явно  ненормальном.  Так  вот,  необходимо  принять  меры,  а  то
получается какая-то неприятная чепуха.
     -- Позвонить? Ну  что же, позвоните,  -- печально согласился  больной и
вдруг страстно попросил: -- Но умоляю вас на прощанье, поверьте  хоть  в то,
что дьявол существует! О большем я уж вас и не прошу.  Имейте в виду, что на
это существует седьмое доказательство, и уж самое надежное! И вам оно сейчас
будет предъявлено.
     -- Хорошо,  хорошо,  -- фальшиво-ласково  говорил Берлиоз  и, подмигнув
расстроенному  поэту,   которому   вовсе  не   улыбалась   мысль   караулить
сумасшедшего немца, устремился к тому выходу  с Патриарших, что находится на
углу Бронной и Ермолаевского переулка.
     А профессор тотчас же как будто выздоровел и посветлел.
     -- Михаил Александрович! -- крикнул он вдогонку Берлиозу.
     Тот  вздрогнул,  обернулся, но  успокоил себя  мыслью,  что его  имя  и
отчество  известны профессору  также  из  каких-нибудь  газет.  А  профессор
прокричал, сложив руки рупором:
     -- Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?
     И   опять   передернуло   Берлиоза.  Откуда  же   сумасшедший  знает  о
существовании Киевского дяди? Ведь об этом  ни в  каких газетах, уж наверно,
ничего не сказано. Эге-ге, уж  не прав ли Бездомный? А ну как документы  эти
липовые? Ах, до чего странный субъект. Звонить,  звонить! Сейчас же звонить!
Его быстро разъяснят!
     И, ничего не слушая более, Берлиоз побежал дальше.
     Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся
в  точности тот самый  гражданин,  что тогда при свете  солнца вылепился  из
жирного  зноя.  Только сейчас  он был  уже  не  воздушный,  а  обыкновенный,
плотский,  и в начинающихся сумерках Берлиоз отчетливо разглядел, что усишки
у него,  как куриные перья, глазки маленькие,  иронические и  полупьяные,  а
брючки клетчатые, подтянутые настолько, что видны грязные белые носки.
     Михаил  Александрович так и попятился, но утешил себя тем соображением,
что это глупое совпадение и что вообще сейчас об этом некогда размышлять.
     --   Турникет  ищете,  гражданин?  --  треснувшим  тенором  осведомился
клетчатый тип,  -- сюда пожалуйте! Прямо, и выйдете  куда надо. С  вас бы за
указание на четверть литра... поправиться... бывшему  регенту! -- кривляясь,
субъект наотмашь снял жокейский свой картузик.
     Берлиоз не  стал  слушать  попрошайку  и  ломаку  регента,  подбежал  к
турникету и взялся за него рукой. Повернув его,  он уже собирался шагнуть на
рельсы, как в лицо ему брызнул красный и белый свет: загорелась в стеклянном
ящике надпись "Берегись трамвая!".
     Тотчас и подлетел этот трамвай, поворачивающий по новопроложенной линии
с  Ермолаевского  на  Бронную.  Повернув  и  выйдя  на  прямую, он  внезапно
осветился изнутри электричеством, взвыл и наддал.
     Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за рогатку,
переложил руку на вертушке, сделал шаг назад. И тотчас рука его скользнула и
сорвалась,  нога неудержимо,  как  по льду,  поехала по  булыжнику,  откосом
сходящему к рельсам, другую ногу подбросило, и Берлиоза выбросило на рельсы.
     Стараясь  за  что-нибудь ухватиться,  Берлиоз  упал  навзничь, несильно
ударившись  затылком о  булыжник, и успел увидеть в  высоте,  но справа  или
слева -- он уже не сообразил,  -- позлащенную луну.  Он успел повернуться на
бок, бешеным движением в тот же миг подтянув ноги к животу, и, повернувшись,
разглядел несущееся  на  него с неудержимой силой совершенно белое от  ужаса
лицо женщины-вагоновожатой и ее  алую  повязку.  Берлиоз  не  вскрикнул,  но
вокруг  него  отчаянными  женскими  голосами  завизжала  вся улица.  Вожатая
рванула электрический тормоз, вагон сел носом в землю, после этого мгновенно
подпрыгнул, и с  грохотом и звоном  из  окон полетели  стекла.  Тут в  мозгу
Берлиоза кто-то отчаянно крикнул -- "Неужели?.." Еще раз, и в последний раз,
мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски, и затем стало темно.
     Трамвай накрыл Берлиоза, и  под  решетку  Патриаршей аллеи выбросило на
булыжный откос  круглый  темный  предмет.  Скатившись  с  этого  откоса,  он
запрыгал по булыжникам Бронной.
     Это была отрезанная голова Берлиоза.